Певица и актриса Мириам Сехон о детстве в бродячем театре, российских зрителях, концертах, гастролях, разгадке названия ВИА «Татьяна» и о том, ради какой песни стоит завязать с курением.
— При выборе актерской профессии влияли ли на вас воспоминания о детстве, проведенном в передвижном театре?
— Мне было шесть лет, когда родителям предложили работать в труппе Footsbarn Travelling Theatre. Это классический площадной театр, основанный на традициях комедии дель арте, с разборным шапито, живой музыкой, факелами, масками. Мы жили в автомобильных караванах на ферме в центре Франции. Папа был сценическим музыкантом, мама придумывала и шила костюмы. Вместе с другими детьми я училась в школе, которая располагалась в старом автобусе. Из Франции мы выезжали на гастроли по всей Европе — были в Германии, Италии, Испании, летали в Колумбию и Австралию. В каждом городе перед спектаклем артисты устраивали костюмированный парад, иногда на ходулях. Дети — это была их работа — сдавали напрокат зрителям поролоновые подушки для сидений. В качестве гонорара мы получали на руки цену одной подушки. Деньги шли на экскурсии, походы по зоопаркам и музеям в каждом городе, куда бы мы ни приехали. Первую роль я сыграла в спектакле «Сон в летнюю ночь» — была индийским мальчиком-пажом, которого делят повелители эльфов Оберон и Титания. Потом мне доверили одну из ролей в спектакле «Ромео и Джульетта».
— Трудно ли было адаптироваться к российской действительности после возвращения из Европы?
— Мне казалось, что я росла в Европе, а сейчас понимаю, что находилась в замкнутой хипповской коммуне. Когда мы вернулись, мне исполнилось одиннадцать. Все вокруг поменялось. Я жила не в караване, а в московской квартире. Прекрасно говорила по-английски и по-французски, но чудовищно — по-русски. Были серьезные проблемы с математикой, ведь во Франции мы занимались по другой программе. Мне было сложно выходить к доске и тянуть руку, меня не брали ни в одну нормальную школу. За спиной говорили: все ясно — девочка выросла в бродячем театре и потому не соображает, сколько будет дважды два. Я занималась с частным репетитором. Через некоторое время выяснилось, что у меня все-таки имеются мозги, я могу складывать числа и решать уравнения, хотя и не претендую на роль великого математика. В итоге меня взяли в школу на Пречистенке, что прямо за особняком, в котором бывал Пушкин. Параллельно со школой я училась в «Класс-Центре» Сергея Казарновского — театральной студии с джазовым уклоном. Ходила на занятия по актерскому мастерству, речи, вокалу. Там была замечательная атмосфера театральных премьер и дружеских капустников, я только этим и жила, и до сих пор продолжаю общаться с друзьями того времени.
— Когда вы впервые поднялись на сцену и спели для публики? Что испытывали в тот момент?
— В седьмом классе у нас проводился конкурс красоты. Надо было что-то приготовить, показать дефиле, исполнить песню. В то время у меня был имидж девочки-сорванца: я ходила нечесаная, носила потертые джинсы и огромные ботинки «Доктор Мартенс». Преодолев комплекс, я поднялась на школьную сцену и без микрофона и аккомпанемента исполнила романс «И скучно, и грустно». С тех пор я не переживаю, когда выхожу в зал, и все замолкают, чтобы услышать меня. А вот когда мне нужно спеть в компании друзей на дне рождения или свадьбе, меня трясет так, что я не могу голос собрать. Был еще случай. В 16 лет я поехала в Крым на фестиваль «Казантип». Представьте: электронная музыка, солнце, шум-гам, жара. Я сижу в палатке с полотенцем на голове и вдруг слышу: кто-то настраивает живую гитару. Подхожу к площадке, прошу у ребят разрешения спеть с ними. Мне молча дают микрофон, я пытаюсь что-то мяукать. Подходит солист: дреды во все стороны, моряцкие брюки-клеш. Спрашиваю: я тебе не помешаю? Он: нет, не помешаешь, только молчи в те моменты, когда я пою. Это была группа Green Point Orchestra. В Москве мы стали вместе репетировать и уже через месяц я участвовала в концерте. Тогда были популярны стили регги и даб. Мы играли в подвалах и на опен-эйрах, импровизируя с разными гитаристами, саксофонистами, скрипачами. Альбомов толком не было, да и не было смысла их записывать, поскольку лайв — это всегда импровизация, когда поешь то, что придет в голову в данный момент. Чаще всего выступали в «Штопоре» на Кузнецком мосту — закрытом клубе парашютистов и всяких экстремальщиков. Я начала зарабатывать, покупала дорогие сигареты и возвращалась после концерта на такси.
— Как родилась идея собрать группу с женским составом, исполняющим дореволюционные романсы и ностальгические песни советских времен?
— После школы я поступила на режиссерский факультет ГИТИСа. На третьем курсе у нас был семестр по песням тридцатых-сороковых годов. Некоторые из них я знала с детства. Во время путешествий с театром папа сидел за рулем нашего грузовичка, а мы с мамой размещались рядом. Чтобы он не уснул, мы пели что-то из репертуара Леонида Утесова или Петра Лещенко, «Мою Марусечку», «Темную ночь», украинские песни и даже что-то на идиш. И вот через много лет в подарок на свой день рождения мама попросила, чтобы я подготовила для нее маленький концерт. Я специально не училась музыке и плохо читаю ноты, хотя в детстве у меня был абсолютный слух. Инструменты, на которых я играю, — ирландская флейта и пианино. Гитару не освоила, зато могу постучать на барабане, пощелкать кастаньетами, исполнить композицию на мелодике — клавишной гармонике, в которую нужно дуть. В общем, я позвала свою подругу Алину, которая училась в Гнесинке по классу скрипки, позвала приятеля-гитариста. Мама была в восторге от нашего концерта! Именно тогда мы с Алиной решили собрать группу с женским составом. У меня была малюсенькая квартирка, мы приглашали музыкальных подруг, и первое, что у них спрашивали, — любят ли они эпоху наших бабушек и дедушек? Кто-то отсеялся, кто-то остался. Понемногу сложился коллектив. Первый концерт мы дали в мае 2006 года на студенческом фестивале «Твой шанс». Алина заплела две косички с лентами и надела желтое платье. Наша гитаристка Ира завила и осветлила волосы, стала похожа на Елену Соловей в фильме «Раба любви». Я приколола розу к волосам, поскольку я — фанат певицы Билли Холидей, а она выступала с цветами в голове. Мы были очень юными на тот момент. Сейчас уже взрослые тетеньки, почти у всех дети. Потом мы сыграли на ММКФ, на «Кинотавре», на «Золотом Орле». Наша пианистка Лера стала писать аранжировки, иногда меняя темп и тональность, но сохраняя характер и образ музыки.
— Как вы находите песни для своего репертуара и по каком принципу отбираете?
— Временной диапазон наших песен — двадцатые-семидесятые годы. Для моего поколения это все — старина, ретро и винтаж. Конечно, мы знаем разницу между, скажем, тридцатыми и пятидесятыми, но пробуем состыковывать песни разных времен. И они звучат, работают музыкально и смыслово. Сейчас в нашем репертуаре 120 с чем-то песен. Как мы их находим? Раскапываем залежи винила, слушаем магнитофонные записи, роемся в интернете. Берем полузабытые ноты, пробуем по ним играть. У Тамары Миансаровой нашли песню «Давай никогда не ссориться». У Ружены Сикоры — «Он живет в квартире старой у Петровского бульвара, а любовь его живет у Кропоткинских ворот». До нас песню Леонида Утесова «Негритянская любовь» почти никто не слышал. Мало кто знал о потрясающей певице Лидии Клемент, которая умерла в 27 лет, на взлете славы. Это конец пятидесятых годов — красивая и разнообразная музыка с виброфоном и космическим звуками. Мне нравятся песни, в которых есть пространство, чтобы развернуться и сыграть небольшую историю. Такие, как песня из репертуара Ирины Подошьян: «Если это правда все, о чем я грущу, может скажу прощай, может прощу». Фантастический текст! Есть в нашем репертуаре песня Микаэла Таривердиева «Не отнимайте у женщин сигареты» — она вообще вне времени. А еще на меня сильно повлияла песня Анны Герман «Баллада о небе и земле» — ради нее я даже бросила курить. Песню «Мой Вася», на которую мы повязываем газовые платочки и надеваем изогнутые солнцезащитные очки, тоже была мало кому знакома. А теперь на концерте все хором подхватывают припев. Эту песню исполняла Нина Дорда. Мы очень надеемся, что она сможет побывать у нас на концерте. К нам приходила Алла Баянова, правда из ее репертуара мы ничего не поем — у нее другая голосовая подача. Я больше ориентируюсь на Изабеллу Юрьеву и Клавдию Шульженко.
— Чем отличаются московские зрители от зрителей в других российских городах?
— В Москве у нас на концертах бывают друзья, родители, учителя, однокурсники, дети, студенты — совершенно разные, но чем-то знакомые нам люди. В других городах мы публику знаем хуже, но я заметила, что там очень внимательные и благодарные зрители. Они приходят не в чем попало, а специально одеваются на концерт, и с большим теплом принимают наши песни. Мы выступали в Астрахани, в Новгороде Великом, в Пскове. Весной поедем в Ясную Поляну, а в августе отправимся на Сахалин. В Псковском драмтеатре пели для ветеранов, потом театр прислал нам доброе письмо — так приятно было! В Санкт-Петербурге зрители попросили исполнить «Ах, эти черные глаза», потому что в сериале про Петра Лещенко «Все, что было» я пою эту песню вместе с Костей Хабенским. Из каждого города мы привозим то, чем этот город славится. А в Питере почему-то ходим по магазинам и покупаем одежду. В Астрахани после концерта пошли на рынок, накупили рыбы. Нам посоветовали — возьмите эту и вон ту. Пропахшие рыбой, приезжаем в аэропорт. И вдруг слышим, кто-то напевает: «Где же ты теперь, моя Татьяна?». Оборачиваемся — в зале ожидания сидит Вениамин Смехов. Оказывается, он нас знает. Улыбается и спрашивает: почему вы называетесь «Татьяна»? Да собственно, потому и называемся, говорим. Потому что хорошая песня и вообще — красивое русское имя. Пару месяцев спустя Вениамин Борисович принимал участие в нашем концерте как рассказчик и ведущий.
— Вам больше нравится выступать в маленьких клубах, где собираются ваши знакомые, или на больших концертных площадках, куда приходит самая разная публика?
— ВИА «Татьяна» — камерная история, она хорошо звучит в маленьких кафе. В клубном концерте достаточно выстроить песни в определенном порядке — уже будет драматургия. В больших залах мы все решаем заранее и последовательность не меняем. Но когда люди долго сидят, не могут прыгать, не могут выпить, мы должны устроить какое-то шоу с декорациями, фокусами, сюрпризами. Однажды мы пекли блины и раздавали в зале. Перед Новым годом у нас был концерт в Театре Эстрады. Сзади стоял большой экран с видео, впереди — дуга из лампочек, по бокам — постаменты. Мы дали трансляцию крупных планов для тех, кто сидит дальше десятого ряда. С нами играли духовики, выходили танцоры из трио «Енисей». Должен был приехать Алексей Кортнев, но застрял в предновогодней пробке. На колокольчиках играл Макар — сын нашей пианистки Леры. Буквально за сутки до этого мы гастролировали в Швейцарии и вернулись в день выступления в Театре Эстрады. Репетировать не было времени, все волновались, нервничали. И вот выходит шестилетний мальчик и хладнокровно играет для зала на 1250 мест!
— Как относятся к вам зрители на благотворительных концертах? Что вы исполняете для людей, попавших в беду?
— Мы играли для подопечных «Центра лечебной педагогики», который помогает детям с особенностями развития. Записали сингл «Ночной разговор», все средства от продажи которого идут фонду «Подари жизнь». В декабре прошлого года пели на балу в художественно-реабилитационном центре «Дети Марии». В тот день обваливался курс российской валюты. Высунув язык, все вокруг пытались обменять рубли на доллары. А на благотворительном аукционе люди платили большие деньги за трогательные детские поделки. Недавно в клубе «Мастерская» у нас был адресный концерт в помощь двум детям с ДЦП и близнецам редким заболеванием «буллезный эпидермолиз». Их еще называют «дети-бабочки». Каждому из таких малышей, чтобы снять боль, нужно как минимум 150 тыс. рублей в месяц на бинты, лекарства, мази. Мы собрали не очень большую сумму, но это лучше, чем ничего. Больше всего меня трогает, когда мы выступаем в Первом московском хосписе. В холл вывозят пациентов на кроватях, рядом сидят их близкие, нянечки, врачи. Нас предупреждают, чтобы мы не пели больше получаса — больные не выдержат. Мы исполняем обычную программу и стараемся скрыть подступающие слезы. Я понимаю, что все мы рано или поздно умрем, но никто не знает, сколько ему осталось, и все такое… Но когда я вижу смерть так близко и вижу людей, которые к ней готовы, я начинаю понимать, что наши песни приобретают иное значение. Они дают возможность забыть о страданиях. Пусть даже на полчаса.
Комментарии (0)